Конь в пальто - Страница 58

— Здесь есть кафе совсем рядом, там дорого и невкусно. А есть подальше на Тверской, там вкуснее, прогуляемся или сюда пойдем?

Ну разумеется, мы пошли прогуляться, хотя мне натирали туфли, потому что я решила, пока детей нет, быть красивой, я надела платье и туфли, и даже взяла сумку вместо рюкзака, и весь день себя за это проклинала, потому что в рюкзаке остались солнечные очки и единый.

Солнце жарило, закатываясь, и тумбы с лиловыми петуниями на Тверской удушливо пахли. Я смотрелась в витрины и даже немножко себе нравилась, вся такая в туфлях и с мужчиной. Ушлая девица с букетиками васильков выбрала нас взглядом из толпы и подкатилась: «Василечков не желаете? Сто рублей»

Я люблю васильки. У меня как раз дома завяли дачный пестрый букет, я куплю васильков. Сто рублей за васильки — это диковато, но я сегодня богатая.

— Нет уж, давай я, что ли, а то как-то оно неправильно выходит, — засмеялся Абрамов, доставая сотню.

— Ну да, а так получается, что я тебя раскрутила на букетик.

Абрамову лет сорок, а может, сорок пять, у него загар и бицепсы. Загар круглый год, из солярия. Это меня почему-то всегда смешило. У него вечно очумелое от работы лицо и карие глаза умного спаниеля. Он выше меня раза в полтора, и у него красивая, дорогая льняная рубашка.

У меня тоже красивое платье. Я его купила несколько лет назад за четыре фунта стерлингов на распродаже в Лондоне, куда ездила в командировку. Но ведь на нем не написано большими буквами «коллекция 2001 года», так что можно не грузиться. Кстати и синее, под васильки. Откуда-то вылетела феминистская фея, стала виться вокруг, пихать под локоть и пищать: ну, давай, давай, давай! Ну ты чего, не тормози, давай! Я прицелилась и сшибла ее щелчком. Она унеслась, злобно пища цыганские проклятия: одна будешь, плакать будешь, семь лет счастлива не будешь!

— Колонку ты будешь писать о чем сама захочешь, раз в неделю. Желательно, конечно, чтобы это было привязано к какому-то событию, о котором говорят, но это не обязательно. Интересует твой личный взгляд на события. Писать можешь что угодно, постарайся это сделать смешно.

— А объем?

— Постарайся укладываться в две тысячи триста знаков. Это, естественно, кроме прочих материалов, — ну, которые мы в прошлый раз обсуждали

— А платить будете как всегда?

— По пятьдесят за колонку, это двести в месяц.

Собственно, мы уже все обговорили. Туфля била по пятке немилосердно, жара наваливалась, как шуба. Внутри ресторана, по счастью, работал кондиционер, и главное — можно было сесть и незаметно вынуть пятки из задников.

Я сканировала меню, выискивая цены менее двухсот рублей.

— Греческий салат и двести пятьдесят домашнего красного вина.

— Фигуру бережешь?

— Жарко. Не могу много есть по жаре.

— А пить можешь?

Официант принес свечку в стаканчике. Романтическая обстановка. Смешно, чесслово. Он думает, у нас романтическая встреча, а у нас рабочий разговор. Можно ли расценивать этот рабочий разговор как романтическую встречу? Я стала присматриваться к Абрамову, оценивая его романтический потенциал. Потенциал наличествует: бицепсы из гимнастического зала, загар из солярия, ресторан и свечка в стаканчике. А также намечающиеся взаимовыгодные трудовые отношения. С другой стороны, есть временно бездетная и почти постоянно безмужняя Катя Кафтанова, у которой последний роман случился пятнадцать лет назад и привел к разрушительным последствиям. Не означает ли это, что надо вспомнить прочитанный в очереди у зубного номер «Гламура» или случайно увиденные полсерии «Секса в большом городе» — и устроить себе не то чтобы секс в большом городе, а хотя бы романтический вечер на двоих? Чушь какая в голову-то лезет, подумала Катя Кафтанова, слушая, как Абрамов заказывает гречневую кашу с грибами и свежевыжатый яблочный сок. Едрит твою налево, свежевыжатый яблочный сок. Бедные его домашние, он, должно быть, не терпит ни капли жира на плите, ни крошки хлеба на полу.

— И приборы замените, пожалуйста, к этому что-то присохло.

Не помню, а он женат или не женат? А тебя это волнует? Да ни капельки, интересно просто, как с таким Абрамовым его Абрамова живет. Но у него, наверное, домработница есть.

— Слушай, а у вас ставочки, случайно, нет?

— А вот ставочки нет. Не дает мне собственник больше никаких ставочек, а просит, наоборот, кого-нибудь уволить.

— Эхх, нигде ставочек нет.

— А ты где сейчас работаешь-то?

— А ты не знаешь? В школе.

— Врешь!

Оказалось, что он не помнил даже, что я ему говорила. А ведь именно он восклицал «ну ты даешь!», «есть женщины в русских селеньях!» — и сам предложил мне писать у него аналитику о реформе образования.

— И что ты там делаешь?

И я, как классический зануда, начала рассказывать, что я там делаю. Долго рассказывала, в лицах, пока не принесли мой салат. Я как раз в этот момент махнула рукой, изображая патетические жесты Валентины Ивановны на педсовете, и треснула подошедшего официанта по пузу.

— У моего оболтуса тоже классная не приведи Господи, — сказал вдруг Абрамов, как бы не замечая казуса.

— А оболтусу сколько?

— Пятнадцать.

— Куда ты его поступать хочешь?

— Да никуда, в армию сдам на хрен. Ничего не делает, сидит, уродцев во флэше рисует, вроде «Саус-парка», знаешь?

— Ну так это же хорошо, что-то интересно человеку. Может, он второй Куваев.

— Оболтус он, а не Куваев, они у него только вверх-вниз прыгают, а дальше ему лень, трудно, говорит.

— Мой такой же.

— А твоему сколько?